– Стреляйте же в них! – крикнул атон охотникам, продолжая вести солдат вперед.
Жрец рисковал, его могли убить, но это была одна из тех боевых ситуаций, когда требовался личный пример. Солдатам было страшно идти в темноту, на цепочку призрачных голубых огней, откуда густо летели стрелы. Зардрак уже смутно различал вражеские фигуры, как вдруг путь атакующим преградил овраг. Атон едва успел остановиться на краю, и тут в него попали. Страшный удар вырвал непроизвольный крик, тело развернуло, и не удержав равновесие, Зардрак скатился вниз.
Рейнджеры выпустили остатки своих боеприпасов в спины убегающим солдатам и стали поспешно собираться. Вокруг начинали свистеть вражеские стрелы, а в горящем лагере виднелись первые разъярённые всадники. Спокойно сняв свой котелок, егерь хлопнул ладонью, сбив пламя, крякнул, залпом выпил остатки жидкости, с удовольствием закусил комочком снега:
– Не пропадать же добру! – выдохнул он и выругался, когда вражеская стрела ударила по шлему: – Чтоб тебя, сукиного сына, так о забор шмякнуло!
И скрылся в темноте, пристраиваясь в хвост колонны рейнджеров.
Они уходили.
Больше всего на свете Зардраку в данный момент хотелось кого-нибудь убить. Судя по всему, это желание настолько ясно читалось в его глазах, что было понятно всем окружающим. Столько внимательных, подобострастных рож он не видел ещё никогда. Его только что оставили наконец в покое имины, рана была перевязана, рука зафиксирована. Страшная боль, отдающаяся в левом ухе, почти утихла, но только благодаря большой дозе обезболивающего; без него повреждённые кости заставляли вскрикивать при каждом движении. Однако одновременно лекарство неудержимо клонило в сон, в то время как расслабляться пока было нельзя.
Зардрак рассматривал две вражеские стрелы. Одну вынул Тукс из стенки его шатра. Она была обгорелая, с медным наконечником, чуть выше которого виднелись примотанные остатки пакли. Даже сильные повреждения не мешали увидеть – качество изделия было довольно невысоким. Вторую стрелу вытащили из его плеча. Она пробила тело насквозь, разнеся на своём пути череп бласа, толстую войлочную безрукавку, которую нелегко пронзить топором, легко прошла сквозь мускулы и кости жреца. Для того, чтобы её извлечь, пришлось отпилить наконечник, но и без него было хорошо видно отменное качество стрелы. Ровная, отполированная, с тщательно подогнанным оперением. Впечатлял и наконечник – по-хищному заострённый, трёхгранный, цвета грязного серебра; на нем не оставил царапины даже хороший бронзовый нож.
Картина нападения была совершенно ясна. Обстрел был не случайным, его спланировали очень хорошо. В темноте враги выбрали отличную позицию, было ясно – в отличие от солдат Зардрака, с местностью цохваны знакомы прекрасно. Никудышными стрелами с зажигательным материалом они вызвали панику в лагере, заодно всё хорошо осветили, а сами при этом оставались в темноте. Потом их страшные луки принялись метать эти смертоносные иглы, от которых не всегда спасал даже крепкий доспех. Смелая атака небольшого отряда под командой самого Зардрака окончилась полной катастрофой: раненный предводитель скатился в овраг, солдаты были уничтожены почти все – на фоне горящего лагеря им не удалось спрятаться. Охотники успели обстрелять противника, но у них не было таких стрел, а уж луки вообще не шли ни в какое сравнение. Если враги и пострадали, то очень незначительно. Правда, большой отряд Эргана всё ещё искал их в ночном лесу, но на благоприятный исход этой затеи атон даже не надеялся.
Зардрак понимал, что потери войска незначительны, но это уже второе нападение наглого врага за один день. Из строя выбыли уже порядка сотни человек, почти столько же суфимов, сгорели четыре баллисты и великое множество солдатских палаток. И все эти потери они понесли ещё до начала настоящей битвы. Жрец проклинал свою неторопливость – не стоило отвлекаться на эти всеми забытые деревни, тогда армия давно бы могла стоять под стенами проклятой крепости. Интересно, если у атонов здесь такие потери, что же будет в Ноттингеме? Собственная армия внезапно показалась Зардраку опасно небольшой.
Отряд, двигавшийся короткой колонной, показался из-за леса. В Ноттингеме ударил сигнальный колокол, по стенам забегали фигурки воинов, с надвратной башни сверкнули линзы бинокля, тут же зазвенел сигнал отбоя. С грохотом опустился подъёмный мост, распахнулись ворота. Уставшие рейнджеры махали руками приветствующим их друзьям и подругам, кто-то издал задорный индейский клич, кто-то взмахнул трофейным анром, показывая всем, что вернулись они победителями.
Робин спешился за воротами и тут же попал в объятия радостной возлюбленной:
– Тише ты, сумасшедшая моя, – засмеялся он, – я же весь в железе, толку тебе с этих объятий, будто окованное бревно жмёшь.
Подошедший Хонда любезно предложил:
– Тогда можешь меня обнять. Робин, не хмурься так, я всё прочувствую и тебе подробно расскажу, как оно... – И уже серьёзнее добавил: – Ну и?
– Потом, всё потом, – отмахнулся вождь. – Сейчас хорошая баня и горячий обед. Спешить некуда, мы их обогнали дня на два.
– Робин, ты мойся, я потом сама тебя покормлю, – сказала Сата.
– Милая, да кто тебе это даст! – Хонда покачал головой. – Там сейчас наши бабы такую поляну накроют! Мужика своего получишь только поздним вечером, грузом-200. Робин, видел бы ты, какой наши мужики соорудили самогонный аппарат! Эйнштейн отдыхает!
– Тогда я пойду помогать готовить. – Девушка не стала возражать.